Porsche-914

Сергей Асланян: Добрый вечер! Давным-давно, в конце 20-го века, на горизонте иномарочности нашей страны вспыхнула яркая звезда Александра Николаевича Вершинского – антисоветчика и автомобилиста, океанолога и человека, имеющего отношение к Академии Наук, который позволял себе в удивительные стойкие и мужественные времена скорбной жизни и антагонизма с Западом, кататься на автомобилях, не дозволенных простому советскому человеку. Он ездил на иномарках, и это внесло определенные нюансы в его биографию, а также и в многотомное уголовное дело, которое, к счастью, не было реализовано. Добрый вечер! Александр Вершинский: Добрый вечер! С. Асланян: Александр Николаевич знаменит тем, что тогда вспыхнув, не погас и по сию пору, поэтому он заходит иногда на эфиры и рассказывает о том, как это было. Для тех людей, которые просто не в курсе, что жизнь в далекие времена Советского Союза и построение развитого социализма, была сопряжена с определенными трудностями обладания автомобилями. Porsche-914 Некоторым кажется, что было как-то по-другому. Нет. Знаете ли, были нюансы. И каждая машина была следом в биографии, чрезвычайным явлении и если первую страницу этого многотомного труда мы с вами перелистнули какое-то количество эфиров тому назад, то сейчас мы подошли к удивительной странице в биографии, которая называется Porsche 914... Какой это был год, Александр Николаевич? А. Вершинский: Я, как всегда, не помню. Одним словом – хорошо, что мы беседуем, а главное, что уже второй или третий раз. А всякая регулярность говорит о не случайности. Porsche 914 – был красавец, отрыжка империализма. Битый, совершенный разворованный. Какой год? Как всегда, навру чуть-чуть. С. Асланян: Начало 80-х. Ранний год был. А. Вершинский: Да-да. Пытаясь по хронологии сопоставить. С. Асланян: Коммунистическая партия тогда была еще в силе. Брежнев, по-моему, был с нами, а Porsche, тем не мене, уже позволял себе... А. Вершинский: Нет. В Москве был только один Porsche, как я потом выяснил. Мой был вторым. Первый был у космонавта Волкова. Я его случайно увидел на улице, мы поговорили. Но у него он был официально, он имел право. А я купил его сломанным и починил, вклинившись в эти ряды. С. Асланян: Океанологи Академии Наук иногда творили чудеса. А. Вершинский: Да, чудеса. Я прекрасно помню, когда поставил его на пандус уже сделанным. Я его полтора года чинил. Когда в институт океанологии мог въезжать только директор, а я не мог оставить такую машину на улице. В 1976 году я окончил аспирантуру. Да, это было в каком-то из восьмидесятых годов. И я пришел просить помощи и денег на бензин, потому что починить-то Porsche – я починил, а денег на бензин у меня не было. Ну, и на ремонт. Но хватило, хотя я чинил его года два. С. Асланян: Никто не предлагал альтернативу в виде партбилета на стол? А. Вершинский: Нет. Мы с вами пытались обсуждать эту тему. Как-то выскальзывал этот вопрос (смеется). С. Асланян: В каком состоянии вы эту машину обрели? А. Вершинский: Каждая машина – это... Помните, есть песня – «Лето – это маленькая жизнь»? Каждая машина – моя маленькая жизнь. Как всегда, все имеет свою предысторию. Как молодой и активный мужчина, конечно, я мечтал о такой роскошной, двухместной машине. Это – роскошь, отрыжка империализма. С. Асланян: Запредельная роскошь. Вообще, это и есть олицетворение антисоветизма. А. Вершинский: Да. Картошку возить нельзя, никто не помещается. Но нормальный мужчина не может не купить Porsche, когда ее видит. Особенно в те годы, сам можешь себе представить – 30 лет назад. Когда я ее увидел, то у меня отвалилось все, что могло отвалиться в те годы. С. Асланян: Немного, на самом деле, в те времена. А. Вершинский: Согласен, немного. Она была бита узлом. Как всегда, были какие-то слухи. Она принадлежала, по-моему, сыну американского дипломата. Он был выпившим, когда пил в единственном баре «Жигули», который, как вы помните, был на Калининском, и отдал ее в такси, где и бросил машину. Она много путешествовала, пока не попала на площадку Южного порта. И тут совпали обстоятельства – моя возможность ее купить и сама машина. Она была завязана в узел. Но это же Porsche. Вы, когда видите красавицу, не думаете же о том, какой у нее характер. Когда я видел Porsche, то ни о чем другом думать не мог, потому что здесь было мужское начало, здесь было все. С. Асланян: Ну, не 100%. Немножко все-таки о науке, а все остальное, конечно, о Porsche. А. Вершинский: В общем, она была бита чудовищно. У нее был очень крепкий кузов. Вообще, чем Porsche и отличаются: у них рамы нет, но невероятно жесткий лонжерон. С. Асланян: Ваша была все-таки Targa. У нее, так или иначе, несущее основание было сделано, как у бронепоезда. А. Вершинский: Да-да, я это понял только тогда, когда притащил домой на веревке. С. Асланян: Чтобы разогнуть в обратную сторону. А. Вершинский: Там вообще приходилось использовать массу приемов, в том числе, и балки крыши, чтобы разогнуть. С. Асланян: Все происходило в квартире или в гараже? А. Вершинский: В гараже. Но все заключалось в том... Можешь себе представить, что мы, советские люди. Я взял веревки, нанял такси и притащил ее в гараж. Казалось бы, очередная дрын-дрыжка, которую надо починить. Мотор-то сзади, за спиной. Ну, надо было открыть, да посмотреть, что же я там купил. Можешь себе представить мой ужас, когда я понял, что она впрысковая? Это была первая машина с механическими инжекторами. Одним словом, для нас это был космический корабль. С. Асланян: Практически он был. Это же называлось как-то L-Jetronic. Хотя, скорее, K-Jetronic по тем временам. А. Вершинский: Когда я, открыв крышку мотора, увидел блок управления двигателем размером с коробку конфет, и туда входил провод, в котором я легко насчитал 50 проводов, я подумал, что если хотя бы один из них оборван, то мне хана. То есть, я никогда не починю эту машину. Как всегда у меня бывало в таких случаях, я закрыл гараж и пошел развлекаться, потому что надо было отвлечься (смеется). Я понял, что это может быть мой конец. С. Асланян: Тот же самый бар «Жигули», где эта машина практически и обрела нового хозяина, утратив первого. А. Вершинский: Мало того, она козни какие-то строила. Мало того, что она была бита в узел, она и не заводилась. С. Асланян: Это логично и довольно часто бывает. Спокойно причем. А. Вершинский: Одним словом, дня три мне понадобилось для того, чтобы найти в себе силы, собраться в комок, идти и монотонно ее чинить. Было очень много работы, но самое удивительное, что я ее сделал. С. Асланян: Как вам удалось восстановить геометрию кузова? У нее же было гнуто, по большому счету, все. А. Вершинский: Да, она была чудовищно битой. На один капот я, по-моему, израсходовал месяц. Как сделал? Ну, как делали русские умельцы? Делаешь шаблон, проверяешь. Вырезаешь что-то. С. Асланян: Выкладки делаешь. А. Вершинский: Да, все это я делал. Как раз это не самое сложное. Знаете, я, как и все мы, делал все, что могу – тянул, варил, резал. А заводить я просто даже не пытался, потому что понимал, что это будет потом. В общем, делал все, что мог – варил, тянул, шпаклевал, красил. Отдельная история была с покраской... С. Асланян: Кстати, какого цвета она была тогда, в узле? А. Вершинский: Понимаете, вся жизнь невероятно интересна. Нынче в Нью-Йорке есть улица Довлатова, хотя это далеко не самый лучший русский писатель. С. Асланян: И не самый русский. А. Вершинский: Мягко говоря, да. Это, как всегда, политика. Речь идет о том, что в одном из рассказов Довлатова упоминался маляр, который красил мой Porsche. Вся жизнь невероятно интересна. Они, видимо, соседствовали, когда жили. В третий раз – Лернер красил мой Porsche, а первые два раза мне не удавалось его покрасить. Никто не брал. Это же советские времена, иномарку покрасить невозможно. Porsche-914 С. Асланян: Почему так? Она вызывала классовое отторжение. А. Вершинский: Да-да. Практически было так, что ты приходишь, а тебе говорят: «Мы иномарками не занимаемся». А она была настолько битой... Другие машины я как-то мог и сам, а эту надо было красить всю. С. Асланян: Какой цвет-то был в начале? А. Вершинский: Это тысяча и одна ночь. С. Асланян: Многовато цветов для одной машины. А. Вершинский: Я ее красил раза два или три, таскал по всей Москве на веревке. С. Асланян: По черно-белым фотографиям – она светлая. Но понять какая – нельзя. А. Вершинский: Цвет был случайным, связанным Бог знает с чем. С. Асланян: С банкой краски, которую нашли. А. Вершинский: Да. Она была светло перламутрово-зеленой. С. Асланян: Это то, что сейчас называется металлик. По тем временам – металлик, в СССР, покрасить? Это что-то такое... А. Вершинский: Да. Вы себе не представляете, что мы придумывали, чтобы сделать этот проклятый металлик. Первый вариант – где-то стянуть эту краску. С. Асланян: С чего вы ее намешали-то? А. Вершинский: В то время мы не имели ничего, кроме шариковых ручек и карандашей с перламутровым оттенком. И то это была роскошь. С. Асланян: Ну, карандаши с перламутровым оттенком – это уже, знаете ли... А. Вершинский: Это разврат. С. Асланян: У нас в школе были только китайские ластики, которые вкусно пахли. А карандашей таких не было. А. Вершинский: Одним словом, была попытка этот проклятый западный цвет металлик получить из шариковых ручек, точнее – из пасты. И получалось. Казалось бы, мы победили, нашли, но, к сожалению, она выгорала через месяц. Но если ты покрасил, и она блестела – все, удача, но через месяц она выгорала просто в ноль. Поэтому с краской была проблема и тогда она начала появляться на наших автомобильных заводах. Единственным вариантом было что-то намешать оттуда. С. Асланян: Нужно было просто аккуратно подступиться к нужному человеку или хотя бы просто поговорить о рецептуре. Хотя они рецептуру не знали, потому что краска была югославская. Это же не «Победа рабочих», которой красили весь остальной отечественный автопром. Это были наши соцлагерные поставки. А. Вершинский: Да, собственно, эти поставки и выручали. Но тогда все было проблемой – и краска, и грунтовка. С. Асланян: А как можно было добиться хотя бы ровного факела, чтобы это легло без пятен и без потеков. Ведь металлик очень многокомпонентный. Понятно, что отгадка в фамилии Лернер. А. Вершинский: Да. Вы понимаете, что я большую часть работы делал сам, но красить – избавьте. Я, конечно, не факел и ничего этого не умею. Я ее красил один раз со своим приятелем. Ну, это же, как всегда, надо договориться, притащить ее не в рабочее время, потому что официально ты не мог ее покрасить. Я ее на набережной Москва-реки притащил, договорился. Но можешь себе представить эту машину, где каждая деталь уникальна? Просто каждая. Я предупредил ребят, чтобы они ответственно относились, но это же абсолютно бесполезно. И что-то меня ночью колыхнуло, и я решил проведать, цела ли моя машина, которая является моим состоянием. С. Асланян: Это был житейский опыт. Он как раз толкал на подвиги. А. Вершинский: А я живу в центре, перебрался на ту сторону Москва-реки и, конечно, я увидел то, что хотел увидеть: она была выброшена на улицу, разобрана и просто стояла беспризорной на улице. Думаю: «Ну и что делать? Ночевать в ней?». Это мое состояние, это мое все. Как помните, говорили: «Пушкин наше все!». Так и здесь – мое все. С. Асланян: Все ваши академические наработки. А. Вершинский: Да. И я решил в ней ночевать. А что делать-то оставалось? Можешь себе представить, что Porsche стоит брошенная на улице. Особенно в те времена, в начале 80-х. Стал как-то устраиваться там, подумал, что как-то ночь там проживу. Конечно, в этот момент ехал наряд милиции, меня тут же забрали. Посадили в кутузку. Все это было связано с Porsche (смеется). С. Асланян: Остальные люди для того, чтобы туда попасть, обычно выпивали очень много, а вы были в абсолютно трезвом состоянии. А. Вершинский: Виноват, конечно, потому что был выпившим, но не настолько, был в сознании. С. Асланян: А что вам сказали те ребята, которые ее пристроили на улицу? Каким боком она там оказалась? А. Вершинский: А вы русский пролетарий вообще хорошо знаете? Им похрену все. С. Асланян: Я с пролетариатом имел дело, когда на заводе был фрезеровщиком некоторое время. Пролетариат производил сильное впечатление, это точно. А. Вершинский: Огульно охаивать мы никого не можем, но всю ночь я просидел в кутузке. С. Асланян: То есть, с ночлегом все-таки не сложилось? А. Вершинский: Нет, я в кутузке ночевал. С. Асланян: Ну, понятно, что не дома. Но на утро, так или иначе, вы обрели свободу, и возник вопрос к пролетариату? А. Вершинский: Ну, а что они мне могли сказать? Ничего не объяснили толком. Porsche-914 С. Асланян: Разговор абсолютно не изменился с того времени. А. Вершинский: Да, ничего не изменилось. С. Асланян: Вы его потом собрали и покрасили или как? А. Вершинский: Нет, я утащил я его на веревке, потому что понял, что со всякими дебилами разговаривать бесполезно. Они просто невменяемые, что тут говорить? Ну, у них трусы есть, они на тройки школу окончили. Как раз случайно утащил ее к Лернеру. Он был активен, деловой и сказал, что все сделает. И сделал! Все покрасил. То есть, герой рассказов Довлатова покрасил мой Porsche. Вот так все в жизни замкнуто. С. Асланян: И после этого, так или иначе, в совокупности всех ремонтных работ вы обрели автомобиль, на котором можно ездить, но перед этим был момент запуска двигателя. А. Вершинский: Да, тут мы подбираемся к самой тайной части. С. Асланян: 52 проводка в кабеле – все-таки перебор. А. Вершинский: Можешь себе представить в те годы впрысковой автомобиль? С. Асланян: Я могу инфаркт представить. Но кабель, в котором 52 провода – не могу. А. Вершинский: Это еще в те времена. Он был шириной, по-моему, сантиметров в десять. Одним словом – это был атас полный, потому что я сразу увидел, что там что-то разворовано. Там форсунки управлялись не так, как сейчас – компьютерами или чем-то еще, а тогда это все было на реле. Реле управляли форсунками. Те благородные люди в магазине, у которых я купил машину, разворовали там все. С. Асланян: На что хватило фантазии и отвертки. Машина, скажем так, была в неузнаваемом виде, потому что понять, что сперли – было невозможно. А. Вершинский: Нет, я увидел, что сперли по результатам внешнего осмотра. Было понятно, что вот тут что-то должно было быть. А что? Не знаю. Был атас. С. Асланян: А литературы-то нет. И языка взять негде. А. Вершинский: О чем вы говорите? Какая литература? Только мозг и медитация (смеется). Я понял, что они специально стянули одно из реле, которое управляет... Там был четырехцилиндровый мотор, оппозитный. Они просто вытащили из гнезда одно из реле, которое управляло одной из форсунок. Конечно, это была диверсия, это было сделано специально. С. Асланян: И откуда вы добыли реле в СССР? А. Вершинский: Это как раз проблемой не было. С. Асланян: У вас до сих пор работает этот тайник на границе и ваш проводник через горы ходит? А. Вершинский: Да, это был самый главный вопрос при моих разговорах с властью: «Откуда у тебя вообще каналы? Где ты это все берешь?». Да ничего я не беру, я все делаю сам. С. Асланян: И реле? А. Вершинский: И реле, конечно. Мы – советские люди. Подобрали что-то, нашли по току, по скорости срабатывания и так далее. Как всегда, Бог помогает пьяницам и пропащим. У нее фары были такие... С. Асланян: Да, я помню. Они были скрыты. А. Вершинский: Да. И методом визуального осмотра, как меня учили мои многочисленные учителя, я обратил внимание, что реле, которое управляет фарами, по внешнему виду совпадает с тем, которого у меня не хватает. Я и решил, что фары потерпит. Я его переткнул на управление двигателя, и он заработал. Но, как ехал, так и не ехал. Porsche из нее не получалась. Но тоже были умные люди, там никто в Южном порту ничего не покупал, а ребята были серьезные. С. Асланян: Практически грамотные. А. Вершинский: Я приволок приборы. Нет, они не были грамотными. С. Асланян: Они были интуитивно разбирающимися в технике. А. Вершинский: Да-да. Ну, кто тогда понимал в впрысковых машинах? Вообще никто. С. Асланян: Реле снимется быстро, вот и обретаешь первые знания. А. Вершинский: В общем, одним словом, когда я ее завел, то понял, что это все равно не Porsche. Что-то было не так, она не ехала. И тут я уже стал чесать репу. Потому, что я ее восстановил, с пятого раза покрасил. Даже магнитофон был в те времена. Это была моя маленькая жизнь! Можешь себе представить, что в те времена можно было найти музыкальный центр в Porsche? Я же ее восстанавливал до нуля. С. Асланян: Я даже сейчас это представить не могу, а не то, что тогда. А. Вершинский: Пленка 16 мм и восемь дорожек в каждую сторону. Вы найдете такой? А я нашел. С. Асланян: Это вообще модель, про которую мало кто знает. А. Вершинский: Да, она могла играть сутками. С. Асланян: Причем, это же была кассета с одним роликом, она сама на себя мотала. А. Вершинский: Да-да, и я нашел это. Вот чем прихотлива. С. Асланян: Кстати, это технический нюанс для тех, кто, скорее всего, не понимает, о чем мы сейчас говорим. На нашем сайте с Сан Санычем Пикуленко – Amsrus.ru – есть замечательный автор Захар Увайс. Если вбить в поисковую строку «Захар Увайс», то вы найдете статью и фотографии именно об этой магнитоле. Это американский стандарт с одной бобиной, которая и сматывала, и наматывала на себя пленку. А. Вершинский: И я нашел такую. С. Асланян: К слову, она в те времена по советским деньгам стоила в комиссионке 10 тысяч рублей. Это больше, чем квартира. Это чуть более поздний – в 70-х, потому что это стандарт конца 60-х. В 1975, 1976, 1977 она в комиссионке, которая была в центре Москвы на Площади Восстания, в той самой, знаменитой, стоила 10 тысяч рублей. Стоимость однокомнатной квартиры начиналась с 2,5-3 тысяч. А. Вершинский: Ну, в те времена было совершенно другое соотношение цен. Были другие масштабы цен. С. Асланян: Итак, Александр Николаевич Вершинский вспоминает сладостные периоды обладания Porsche в эпоху Советского Союза. Машина была в убитом состоянии куплена за 6500, по цене новых Жигулей, по-моему, ВАЗ-2103 стоил в те времена приблизительно так же. И вы ее на ход-то поставили, все-таки вы смогли от мотора добиться того, чтобы он в итоге был Porsche? А. Вершинский: Да, так и стоила. В общем, случайно. Да, конечно, смог, и тогда я понял, почему эти мерзавцы ездят на Porsche. Когда я довел до нужного состояния, случайно оброс приборами, какие-то осциллографы приволакивал, то я не мог понять, почему она едет. Карбюратора нет, а в компьютер влезть я же не могу. Porsche-914 С. Асланян: Да, где мощности. В поплавковой камере уровень не выставишь и жиклер не рассверлишь. Разгадка в чем была? В итоге она поехала после того, как что вы с ней сделали? А. Вершинский: Все очень просто. Ну, как всегда, впрысковая машина, основной параметр при всех прочих работающих – это давление топлива. Давление топлива определяет количество смеси. И какие-то мерзавцы мне уровень давления топлива закрутили, то есть, вместо положенных 2-3 атмосфер она давала пять. И она чадила, а не ехала. Я случайно это все раздобыл. Когда со светофора на Таганке я трогался, у Курского я в зеркало даже не видел тех, кто собирался трогаться. С. Асланян: Это был момент абсолютного торжества. Но на настолько показательный антисоветизм обычно гаишники не реагировали, а КГБ, конечно, было на стреме, потому что все-таки так быстро ехать по этому городу на Porsche! Александр Николаевич Вершинский – социализм, партбилет, развитой социализм, строим коммунистическое общество. Это было что-то запредельное. Вы на грани фола позволяли себе кататься по городу. А. Вершинский: Минуточку, помните же это: «Насколько бы лучше Ермолова играла в театре, весь день простояв у токарного станка». Я-то вообще весь день стоял у токарного станка, а потом ездил на Porsche, у меня было алиби (смеется). С. Асланян: Это вам очень сильно помогло в биографии. Потом была Алла Пугачева, которая презрительно посмотрела на эту машину с высоты своего положения. А. Вершинский: Мне жалко ее до сих пор, да. Алле Борисовне я пытался ее продать, она сказала: «Почему такая маленькая?» С. Асланян: И купила себе машину побольше. А. Вершинский: Она купила себе вшивый Mercedes какой-то, с номерами ПП. Одним словом – она проиграла. С. Асланян: Ну, это был стандартный образ мышления в данном кругу. А. Вершинский: Да. С. Асланян: Хочешь или не хочешь – это параметры социума. А потом у вас был Datsun. Мы сейчас, как раз всей страной – Советский Союз – опять обречен возрождать Datsun, а у вас тогда уже был Datsun Laurel. А. Вершинский: Datsun Nissan Laurel, да. С. Асланян: И как всякий японец, он был феерических форм. Ведь в нем же все было необычным. Если Porsche – это был маленький снаряд, в котором была техника, то здесь же еще и подача была. Неважно, какая техника, но Laurel же смотрелся так, что голова отворачивалась абсолютно у всех против резьбы. Ну, после того, как вы его сделали. Потому, что в момент обретения наверняка же была кучка пепла в углу. А. Вершинский: Это не то, что пепел, я бы назвал еще откровеннее пепла. С. Асланян: Эксгумация трупа. Porsche-914 А. Вершинский: Да, это была кисточкой покрашенная, поносного цвета хрень, которая стояла у забора, на которую ни один человек просто не обращал внимания. Потому, что она была бита, гнила, но, как будущий художник, я разглядел в ней, так сказать, машину представительского класса – шесть цилиндров в ряд. Все, что было в машине – утиль. Но, когда я посмотрел в окно – это же представительский класс. Там такой салон! Это роскошная машина. Но кто-то так старательно ее превратил в утиль – она было бита. Я по салону понял, что с ней стоит иметь дело, потому что салон такой, что, наверное, дети Брежнева в таких квартирах не жили. С. Асланян: Такая мебель просто не продавалась, даже в «Березке». А. Вершинский: Нет, для них продавалось все. С. Асланян: И привозилось. А. Вершинский: Ну да, они получали ее как-то. С. Асланян: И этот кусочек немного запретной жизни вдруг оказался под забором в сильно замаскированном, но, тем не менее, своем истинном состоянии. А. Вершинский: Да, в моем любимом состоянии. Понимаете, что я уже особо ничего не боялся, но с этой машиной была связана другая веселая история. Потому, что это был май, живое тянуло к живому, а я должен был находиться на операционном столе, мне было назначено время – мне так туда не хотелось, я был на 30 лет моложе, я думаю: «Зайду в Южный порт, а вдруг там что-нибудь такое». И я не попал на операционный стол, потому что я увидел этот кусок дерьма. Ну, и не попал. Как я могу пойти на стол, если я купил это дерьмо? С. Асланян: В сердце самое пронзило, и после этого, наверное, и необходимость в операции отпала? А. Вершинский: Ну, я ее внутренне переварил. С. Асланян: Nissanопять на веревке? А. Вершинский: Конечно. Ну, это норма. С. Асланян: Стандартное состояние. А. Вершинский: Битый весь, как всегда, чудовищно. Но, понимаете, в те времена иметь рядную шестерку – это же потрясающий мотор. С. Асланян: Единственный практически возможный задний привод. Большой салон, здоровая машина сама по себе. А. Вершинский: Конечно. Да, она красивая, представительского класса. А главное, вы же понимаете, как Цезарь влюбился в Клеопатру, увидев, как она идет по лестнице, не видя ее лица – так я увидел эту машину с задницы, и я влюбился, потому что там фонари были размером с ваш экран. С. Асланян: С телевизор той эпохи. А. Вершинский: Да, но они были такой красоты, что, как моя покойная мать говорила, отдаться можно за такую красоту было. Можете себе представить, у нас с вами что там, Москвич... С. Асланян: Стоп-сигналы жуткие. А. Вершинский: А это вот такой красоты фонарь! С. Асланян: По полметра каждый. Datsun Laurel А. Вершинский: Да, я от него просто не мог отойти. С. Асланян: Они целые были, они сохранились? А. Вершинский: Они были целые. С. Асланян: Самая главная деталь этого автомобиля осталась во всей красе – мотор и два фонаря. А. Вершинский: Да, был сам мотор. Радиатор даже, по-моему, уцелел, а задние фонари были такой красоты, что. С. Асланян: Вот для тех, кто нас не имеет возможности видеть сейчас через Интернет, скажу, что Александр Николаевич раскинул руки, как хороший рыбак на очень серьезную щуку – вот такой ширины и вот такой длины. А. Вершинский: Да, красоты неописуемой. С. Асланян: А потом дальше началась адаптация от каких-то советских аналогов – что-нибудь по жестянке, по переду, сход-развал. И как всегда, решетка погибла, фары – ну, если удар спереди был. А. Вершинский: Да, с решеткой – это была отдельная история. С. Асланян: А фары квадратные были или четыре круглых? А. Вершинский: Четыре круглых. Это мне повезло, понимаете, все эти очки я приспосабливал от наших. А с передней решеткой, а она – самая главная часть автомобиля, конечно, меня судьба, как всегда, свела с уникальным человеком, мы потом так и остались друзьями. Надеюсь, он жив до сих пор. С. Асланян: Это был слесарь-интеллигент Полесов, по-моему. Нет? А. Вершинский: Нет. Но можете себе представить, передняя морда автомобиля – это самая главная часть. С. Асланян: Я милого узнаю по решетке. А. Вершинский: Он подошел, в общем, мы были знакомы, я говорю: «Рома, посмотри, может, что-нибудь сделаешь?» У него не было ни сантиметра, чтобы померить, а кусок ее был цел, она вся развалилась. С. Асланян: Кусок мозаичного панно выжил. А. Вершинский: Да, вот эта вся хрень развалена, а кусок цел. Ну, это же все пластик был. Ну, а нам-то где это взять? С. Асланян: Учиться лить пластмассу на кухне. И что он сказал в этот момент, глянув? А. Вершинский: Он взял вот этот кусочек, посмотрел, никаких эмоций, ничего, и сказал: «Я тебе сделаю». И принес! С. Асланян: Он из чего ее сделал? А. Вершинский: Спаял из меди. Можете себе представить, это бесчисленное количество вот этих палочек. Вот эту всю структуру, которую японцы отлили штампом, и пошли дальше, можете представить, сколько он времени делал, одних решеточек там несколько тысяч. С. Асланян: Полгода. А. Вершинский: Он сделал – и она подошла. С. Асланян: И она еще при этом была хромирована так, что не отличишь от подлинной. А. Вершинский: Она была лучше. С. Асланян: И прочнее в сто раз. А. Вершинский: Конечно, ну, потому что это медь, не пластмасса. С. Асланян: А бампер? А. Вершинский: С этим бампером как-то я сам немножечко. С. Асланян: Хватило мастерства? А. Вершинский: Да. Ну, подкрасил, естественно. А кто знает, как она выглядела? Вы понимаете, что в те времена… С. Асланян: Удалось домыслить форму. Это как с русалкой: непонятно же, где она начинается, где она кончается. Chevrolet Bel Air А. Вершинский: Нет, вы понимаете, что были идеальные времена. Можно было задницу от Porsche приварить к переду от Ford, и продать как Renault. С. Асланян: Да, и все бы сказали, что это лучшая в мире иномарка. А. Вершинский: Да, поэтому я немножко бампер, конечно, изменил, но кто знает, как он выглядел? С. Асланян: Но выглядел он очень достойно. А. Вершинский: Конечно. С. Асланян: Потом опять покрасить у Миши Лернера? А. Вершинский: Нет, это была какая-то другая история, как всегда, это было непросто. С. Асланян: Не могло быть просто. А. Вершинский: Тогда я ее покрасил. Это было фантастически. Я же сам и цвета составлял. Я, как художник, видел ее в каком-то цвете, тогда этот цвет был совершенно уникальный, я как-то намешал 50 тысяч сортов краски, я ее сделал не перламутровую, потому что очень много шариковых ручек уходило. Я ее сделал обычной краской, но тоже невероятно красивой какой-то. С. Асланян: А цвет-то какой получился? А. Вершинский: Цвет асфальта, такой необычный был цвет, в общем, я выиграл, потому что черный салон и вот такой асфальтовый цвет – это было произведение искусства. С. Асланян: А первый выезд в люди, когда автомобиль удалось вернуть в прежние размеры, форму и облик – и выезд в люди… А. Вершинский: Выезд в люди я помню. Вы же понимаете, что быт никто не отменял, я, по-моему, повез жену куда-то в Медведково, в мебельный салон. Куда еще все ездили? Женщине что надо? Муж и мебель, чтобы ее передвигать. Я повез ее в Медведково на этом фантастическом и роскошном автомобиле. Когда я его весь сделал – он, конечно, был очень красив, потому что вот этот цвет. С. Асланян: А ваша жена гордилась вами или машиной? А. Вершинский: У меня умная жена, она находит другие поводы чем-то гордиться. Одним словом, когда мы подъехали в это Медведково, вы, наверное, плохо помните. Были такие точки, югославский магазин, вся цивилизация вокруг каких-то точек. Я уж не помню, в общем, я ее отпустил, а сам остался в машине, на всякий случай. Толпа собралась, конечно, фантастическая совершенно. Щелкали, смотрели, разглядывали, кто-то говорил, что это новая Волга. С. Асланян: Надеялся, что это новая Волга. А. Вершинский: Но автомобиль, конечно, роскошный. С. Асланян: Мотор рядная шестерка – карбюраторная? А. Вершинский: Да, это был карбюратор. С. Асланян: Завелась с пол-оборота? А. Вершинский: Потрясающе. Она работала так, что на нее можно было ставить три копейки ребром – они даже не падали. С. Асланян: Ну, это точно не Волга, как на нее ни гляди – это была не Волга. А. Вершинский: Шесть цилиндров в ряд – это была просто потрясающая машина. ЗАЗ-965 С. Асланян: А из японских чудес там что-нибудь было – губозакатыватель, кондиционер внезапный, какая-то магнитола совершенно фантастическая – вот такие какие-то аксессуары сохранились? А. Вершинский: С музыкой там не было проблем, была другая проблема, знаете, проникновения в западную цивилизацию. Эти благородные люди за рубежом нашей родины ухитрились, можете себе представить, в те времена у них по машине шли световоды. С. Асланян: Подсветка салона. А. Вершинский: Для подсветки углов крыльев. Естественно, это все было разбито после удара. Вот тут я, конечно, долго чесал репу, можете себе представить – световоды. С. Асланян: Это было открытие. Datsun Laurel – на самом деле он не Nissan, он именно Datsun был, это практически последние годы его выпуска. Что там с этими световодами, которые по внешним крыльям шли, как выяснилось? А. Вершинский: Да, это, конечно... С. Асланян: А летающая тарелка на огороде не каждый день. А. Вершинский: Это заставило меня задуматься о путях развития цивилизации, но ведь все равно надо что-то делать. Я же должен все вернуть, чтобы это все горело и работало. Конечно, когда состыковал эти разбитые кусочки и понял, что это и есть тот самый световод, можете представить, и слово-то не все знают такое, я, конечно, придумал, как-то просверлил, что-то вставил, у меня все вернулось в исходное состояние, но не путем световодов. С. Асланян: А путем технической мысли и альтернативы. А. Вершинский: Да-да, альтернативы. Видите, маленькая жизнь. Я тогда работал на заводе, и насколько лучше Ермолова работал, я еще работал на заводе и чинил. И у меня не хватало, в общем, что-то разбито было слева. Он же красивый, он весь был увешан какими-то этими боковыми. С. Асланян: Бирюлечками осветительными. Инкрустация богатая. А. Вершинский: Да, там можно было представить, как это выглядело. А мне же это надо все восстановить. Огромный завод, где я работал – полторы тысячи человек. Огромный завод, там токарные цеха, в общем, расцвет, так сказать, промышленности. И можешь себе представить, я взял кусочек с противоположной стороны, которая уцелела, и шел по заводу. С. Асланян: На опознание. А. Вершинский: На опознание и говорил: «Ну помогите, сделайте мне вот такую же штуку, только зеркальную, из чего можете, из того и сделайте». И как всегда, вы же понимаете, теория ключа и замка. Там человек 100 работало фрезеровщиков, токарей, без конца все у них там гудит, что-то такое все, они план делают. И только один из 100 человек (мы с ним, естественно, подружились и стали друзьями), он сказал: «Оставь, завтра придешь». А все остальные: «Ты что, больной, что ли?» С. Асланян: И вообще, что это? А. Вершинский: Да, и что это. Это было некой довольно сложной формы. Он сделал зеркальную из латуни, а уж никелировал ее я. Но он ее сделал. Вы можете представить, что это за работа? Это все какие-то люди потрясающих качеств, просто потрясающих качеств. С. Асланян: И как всегда, вы в этом отношении превзошли отцов-основателей фирмы Datsun? А. Вершинский: Конечно! С. Асланян: Им даже не снилось об этом. А. Вершинский: Им даже и не снилось. Потому что когда он мне отдал – все, мы с ним обнялись, выпивали и закусывали, потому что, ну, это человек, который может подковать блоху, понимаете? С. Асланян: Он наверняка этим потихонечку промышлял по ночам, просто так, для того чтобы квалификацию держать. А. Вершинский: Да. Мужик нормальный совершенно. А все остальные сказали: «Да ты что? Вообще не подходи». Вот так находятся люди. С. Асланян: Александр Николаевич, а что это за блистательная была ситуация с доставкой в авоське автомобиля на палубе корабля? Это уже те времена, когда в нашей стране вдруг выяснилось, что можно, это переход от вашей практически полулегальной деятельности к широкому формату, когда вдохнули всем воли автомобильной. А. Вершинский: Да, Сережа, это было потрясающе. Еще ничего в газетах не объявляли, но уже в воздухе что-то такое витало. Я же был моряк в те времена, научный моряк, и каждый рейс – это выход за границу на месяц, два, три, четыре. Естественно, это было оставшееся, потому что уже все начало распадаться, все структуры начали меняться, и как всегда, человек чувствует больше, чем ему объявляют. Мы понимали, что вот этот мой рейс, из Одессы я отходил, он последний. Никто не объявлял, но всем было ясно, что больше уже ничего, вот эта вся, так сказать, лафа – быть научным моряком, получать зарплату, валюту, хорошее обеспечение, вот она сегодня кончается. Это как последняя Помпея. С. Асланян: Последний парад наступает. А. Вершинский: Да, стоял солнечный последний день Помпеи. Мы отходили, это была зима, по-моему. С. Асланян: Какой год на дворе был? А. Вершинский: 1987-1989-й. Что-то такое. Мы отплыли из Одессы, но каждый понимал, что мы вернуться вернемся, но больше уже этой синекуры не будет: поят, кормят, командировочные платят, что-то мы меряем. Но это понимаете, если была какая-то схема: Южный порт – иномарка – Александр Николаевич – веревка, то вся эта схема начала разваливаться. А машина все равно нужна – семья есть, ездить надо. У нас были разные заходы. Мы раз в месяц по санитарным нормам обязаны попадать в какой-то порт, чтобы развеяться. Не может человек все время на корабле быть, мозги едут. Он не может долго быть. С. Асланян: Военные моряки могут. А. Вершинский: А у них и ехали мозги, конечно. С. Асланян: Но у них после этого столько интересных инструментов для баловства и тонуса. А. Вершинский: И у нас тоже, но, тем не менее, по нормам. Конечно, и по полгода стояли люди в океане, но сходили с ума, обмен веществ меняется. С. Асланян: И значок такой был «За дальний поход». А. Вершинский: «За дальний поход», да. Нет, раз в месяц мы приставали к берегу и в каждом порту, естественно, со мной были приятели, и, казалось бы, их никто не заставлял со мной ходить, а я искал, как фанатик, за мои деньги, за которые можно максимум в кино сходить, я должен купить машину. И они со мной все бегали и говорили: «С тобой интересно». И это был последний рейс. Это был Гамбург – столица автомобилестроения, где каждый пятый житель занят этим, но наше дело никакого отношения не имеет к столице, наше дело – идти на помойку. С. Асланян: Да, потому что эта новизна не про нас, конечно. А. Вершинский: Да, о чем вы говорите. С. Асланян: Но зато там и помойки богатые. А. Вершинский: Центр города Гамбурга, она километров 10. Я ходил пешком туда. Мы же денежки должны экономить. Я каждый день ходил туда. Это помойка, где разбирают машины, там утиль. За небольшие деньги тебя пускают на помойку, чтобы ты мог разбирать там это все. А мне нужно еще и купить, чтобы она ехала. Долго мы ходили, и все же я нашел красавицу, потрясающую красавицу. Главное, чтобы цена и качество совпадало. Это был Ford Granada. Конечно, он не заводился и вид у него был соответствующий моим понятиям. А главное, что у него цена была потрясающая. С. Асланян: Которая выставляла его качества. И какая там цена была? А. Вершинский: Все могут подпрыгнуть, но максимум, по-моему, 500 марок. С. Асланян: Это великолепная цена. Даже неважно, есть там мотор или нет после этого. Желательно, конечно, но ничего страшного, если нет. А. Вершинский: Вы понимаете, да. Я еще поторговался с турком каким-то. Можете себе представить, мой корабль стоит в центре города, я говорю: «А как мне его?» Вообще-то, тут еще можно рассказывать. С. Асланян: И что вам турки ответили насчет этого? А. Вершинский: Во-первых, весь барьер общения довольно сложный. Вы понимаете, у них плохой немецкий, а у меня еще и хрен знает какой русский. С. Асланян: Не научный, без терминов. Но с лексикой. А. Вершинский: Не научный. Да, в общем, мы поняли друг друга. Одним словом, цена доставки его была равна цене машины. С. Асланян: До корабля? А. Вершинский: До корабля, да. С. Асланян: Допихать до парохода. А. Вершинский: Допихать до парохода, потому что у них нельзя такие машины таскать на веревке, у них все это нельзя. Еще это же опять, как всегда, удача. Дело в том, что корабль не очень большой. А поскольку все молча ходили и, не глядя друг другу в глаза, понимали, что это последний рейс – и все, что можно сделать и нужно, надо сделать сегодня, потому что завтра… С. Асланян: Не настанет. А. Вершинский: Да, уже завтра не будет, то на палубе осталось одно место. С. Асланян: Ваш подвиг тоже повторили? А. Вершинский: Она была в земле. Я когда приехал, мы чудом на место ее каким-то таким Макаром впихнули. С. Асланян: Вертикально подвесили? К мачте? А. Вершинский: Да-да, мы ее так и подвесили. Этот Ford Granada – роскошный автомобиль, он большой. С. Асланян: Эта такая увесистая елочная игрушка на рее? А. Вершинский: Да-да. Мы так ее подвесили. Все же знакомые, все хорошие друзья. Да, когда эвакуатор ночью подъехал, а Эльба же дышит – там прилив, отлив, и надо так, чтобы этот корабль стал вровень с землей. И вот мы это все подгадали и долго думали, значит, как ее, но вместили. В общем, мне повезло дважды, понимаете: в цене и в доставке. С. Асланян: В том, что кусочек мачты остался свободен. А потом, когда вы притащили ее в Москву, вы же ее все-таки завели. А. Вершинский: Нет, Сережа. Ну, как это, в Политбюро не дураки сидят. Да я ее завел еще, пока плыл. С. Асланян: Никакие запчасти на той помойке не понадобились, нет? А. Вершинский: Да нет, вы ж поймите, вся жизнь – вообще-то, сказка. Значит, можете себе представить корабль, да? Корабль – это лучше, чем любой завод. На корабле есть все: подшипники запасные, токарные станки. И я, отстояв положенную вахту, имел свободное время. У моряка много свободного времени. И пока мы плыли из Гамбурга до Одессы, ну, месяц, наверное, одним словом, я все восстановил. С. Асланян: Машина, висящая на реях, была приведена в идеальное состояние. А. Вершинский: Это тоже было очень смешно, вы же понимаете. Я еще раз говорю, что это все потрясающе. Значит, момент моей заводки вот этого рыдвана, который не заводился много лет. С. Асланян: Запуска двигателя. А. Вершинский: Совпал ровно с проходом через Гибралтар. С. Асланян: В этой исторической точке Александр Николаевич завел двигатель, а мы прощаемся – до свидания.

Porsche-914

Иномарочник в СССР (Porsche-914, Datsun Laurel, Ford Granada)